Гены чужих советов

Выявлен генетический механизм, влияющий на доверчивость людей к чужому мнению, даже если оно прямо противоречит их личному опыту.

Быстро «переписывать» свой поведенческий сценарий, критически осмысляя информацию, поставляемую личным опытом, – одно из главных адаптационных приспособлений человека, давших ему колоссальное эволюционное преимущество по сравнению с другими видами. Тем более странной и никак не вписывающейся в это удачное эволюционное портфолио выглядит противоположная поведенческая стратегия, надежно прошитая в нашем «биосе» и хорошо изученная психологами и нейрофизиологами, а именно способность охотно принимать желаемое за действительное.

Следовать некими предзаданным суждениям вопреки очевидным фактам и личным ощущениям с упорством, достойным лучшего применения, – установка, вряд ли, на первый взгляд, способствующая успешному выживанию и адаптации организма, но зато хорошо и, судя по всему, уже очень давно обкатанная нашим мозгом.

Неужели Природа потрудилась над ней так тщательно с единственной целью доставить побольше хлопот родителям, воспитывающим «сложного» ребенка, или не дать умереть от голода политикам, рекламщикам и религиозным лидерам?

К счастью, все оказалось намного интересней. Как показали эксперименты нейрофизиологов c факультета когнитивных наук, лингвистики и психологии при Университете Брауна (США), результаты которых опубликованы в апрельском выпуске журнала Journal of Neuroscience, настойчивое игнорирование опыта и потеря чувства реальности, его сопровождающая, являются не когнитивным сбоем, а частью древнего, эволюционно закрепленного в человеческом сообществе и генетически регулируемого механизма адаптации.

Ловкое и даже не всегда заметное переверстывание информации, поставляемой личным опытом, в соответствии с представлением, какой эта информация должна быть, – давно и хорошо известный феномен человеческого восприятия действительности. Изучение механизма таких подмен дало полезные практические результаты в самых различных сферах, где степень адекватности восприятия имеет критически важное значение, от педагогики и реабилитации людей, страдающих от психических дефектов, до разработки систем аварийной безопасности на промышленных объектах и методик научного исследования. В последнем случае даже разработаны специальные хитроумные схемы, сводящие к минимуму суфлерские диверсии мозга, как, например, активно применяемый в экспериментах двойной слепой метод.

Но что же это за хитрый органчик в голове, частенько заставляющий нас упрямо сопротивляться личным ощущениям, если они не соответствуют тому, что мы ожидали ощутить?

Похоже, кроме функциональной межполушарной асимметрии мозга, проявляющейся в лево-правой асимметрии психических процессов (дискретно-логического и образно-голографического соответственно), в нашей голове имеет место еще одна функциональная асимметрия – опытно-абстрактная, приводящая к выраженному неравновесию между стратегиями обучения и образующая вместе с логически-образной своеобразный «когнитивный крест».

Важный для адаптации процесс обучения делится, благодаря этой асимметрии, на два параллельных потока, обрабатывающих разнотипную входную информацию в двух разных отделах головного мозга. За обучающе-адаптивную стратегию, ориентированную на восприятие чужих советов и абстрактных инструкций, отвечает префронтальная кора, особенно развитая у человека и приматов. За стратегию же адаптации на основе собственного опыта – эволюционно более древний стриатум, или полосатое тело, названное так из-за чередующихся полос белого и серого вещества.

Изучая функции стриатума, команда нейрофизиологов из Университета Брауна обнаружила одну любопытную деталь. Несмотря на то что эта часть мозга сформировалась эволюционно раньше префронтального кортекса, она находится у последней в своеобразном «логическом плену» – к счастью, не вечном, а только временном – благодаря существованию обратной обучающей связи (в противном случае обучение получилось бы слишком однобоким и человек, лишенный способности учиться на своих ошибках, вряд ли бы выжил). Другими словами, поведенческие решения, постоянные формируемые в стриатуме, помечаются обычно как менее приоритетные, если с ними конкурируют решения «на ту же тему», но сформированные в кортексе.

На практике это выражается в том, что при решении тестовых задач люди поначалу руководствуются больше чужими советами и абстрактным знанием, чем личным опытом, даже если последний содержит явные указания на корректное решение задачи.

При этом различная скорость, с который личные, а не абстрактные уроки получают, наконец, приоритет в формулировании правильных ответов, «отрегулирована» у разных людей на генетическом уровне. Как и следовало ожидать, отвечают за нее так называемые гены дофаминергической системы, то есть гены, регулирующие механизмы продуцирования, циркуляции и восприимчивости клеток мозга к важнейшему нейромедиатору – дофамину.

Чтобы выяснить, как различная наследственность влияет на самостоятельность мышления, то есть способность быстро переключаться с приоритетных, но не всегда корректных подсказок кортекса на решения, формируемые на основе личного опыта, был проведен эксперимент с участием 70 человек. У части испытуемых была выделена вариация COMT – дофаминергического гена, который, эксплицируясь в тканях префронтальной коры, влияет на способность человека запоминать и воспринимать посторонние инструкции и советы. У другой части была выделена вариация в DARPP-32 – в гене, ответственном за восприимчивость к дофамину в стриатуме и позволяющем быстрее обучаться на основе личного опыта в отсутствие инструкций и подсказок, но при этом, если таковые появляются, делающем стриатум более восприимчивым к чужой абстрактной информации (советам, инструкциям и т. д.), обрабатываемой кортексом.

Участнику эксперимента демонстрировалась серия символов и далее, после процесса обучения, предлагалось угадать правильный. В процессе обучения, так как угадать правильный символ было нелегко, испытуемый получал подсказки, некоторые из которых были заведомо неверными. Однако в процессе дальнейшего обучения он получал возможность на основе личного опыта сравнения постоянно корректировать ответы, отсеивая таким образом неправильные наводки.

Математический анализ результатов показал, что люди с вариациями в COMT и DARPP-32 дольше всех держались за неправильные подсказки, предпочитая символы, которые, как им подсказывали, были якобы правильными, тем, которые в процессе корректирующего обучения все-таки фиксировались ими, рано или поздно, как окончательно верные.

Здесь важно подчеркнуть, что задачей эксперимента не было выяснить, какая часть человеческой популяции больше склонна к самостоятельному принятию решений, а какая меньше, да и количества участников для такого подсчета было явно недостаточно. Хотя подсчитать процентное соотношение генетических «инноваторов» и «консерваторов» в какой-нибудь большой человеческой популяции – например, долгое время проживающей на определенной территории и скрепленной определенными культурными традициями – было бы очень интересно.

С другой стороны, сделать какие-нибудь нетривиальные культурологические выводы из таких подсчетов удастся вряд ли: выявленная генетическо-поведенческая зависимость является всего лишь регулирующей частью обучающе-адаптационного механизма, свойственного вообще всем людям.

Последний формировался на протяжении сотен тысяч лет, позволяя человеку выживать посредством безоговорочного обучения и усвоения не вытекающей из личного опыта, но жизненно важной информации – навыков, советов, инструкций, то есть всего богатства данных, накопленных коллективной памятью и передаваемых из поколения в поколение посредством языка.

Именно этим объясняется, как префронтальному кортексу – этой позднейшей эволюционной «нашлепке» на мозг – удалось подчинить стриатум, отвечающий за обучение на самом начальном, опытном уровне: древнему охотнику не надо было заново изобретать, как делать орудие из камня, получать огонь или шить одежду, а лишь четко запоминать, копировать, следовать инструкциям и передавать их дальше своему потомству.

Но поскольку законы энтропии никто не отменял и любая упорядоченная информация на практике всегда компрометируется, последние могли становиться или ошибочными, или утраченными, или уже недостаточными в силу изменившихся условий (например, экологических).

Здесь-то и срабатывает открытый нейрофизиологами генетический регулятор, дающий преимущество тем, кто умеет быстрее других продуцировать новую информацию, а не доверчиво следовать старой, забывая о существовании реальности, таящей в себе массу полезнейших уроков.

Другой возможный путь «инноваторской» или «тормозящей» экспликации COMT и DARP-32 – их спонтанные критические вариации, результатом которых становилось более частое появление в локальных человеческих сообществах своих упрямцев и «белых ворон», невосприимчивых к чужим советам и инструкциям, предпочитающих доходить до всего «своим умом». Таким образом варьировалось и неравномерное распределение в продуцировании новой информации (не всегда полезной или, наоборот, очень полезной для выживания племени) среди различных человеческих коллективов, а естественный отбор уже решал, какие из них получали эволюционное преимущество в дальнейшем. Возможно, неолитическая революция началась с того, что с родным племенем охотников и собирателей в один исторический момент распрощался какой-нибудь упрямый самодур с тяжелейшим характером, одержимый идеей огорода. Диалектика же этого процесса заключалась в том, что к инновациям подталкивал не «продвинутый» префронтальный кортекс, изобилующий чужими концепциями, «культурной памятью» и прочими мудрыми советами, а древний базальный мозг, отвечающий за личный опыт.

Другой интересный вывод, следующий из этого открытия, безусловно, должен заинтересовать Ричарда Докинза, поскольку в закрепленном эволюцией приоритете обучающего знания, полученного не опытным путем, а «потому, что другие так сказали», можно рассмотреть эволюционный прекурсор религии