Код успеха: как создать бизнес на расшифровке ДНК

Андрею Афанасьеву, выпускнику физфака МГУ и CEO компании iBinom, сейчас 29 лет. Он и его команда из восьми человек работают в квартире-офисе возле Нескучного Сада, откуда пытаются завоевать американский рынок анализа генетических данных. Сам Андрей своим жизнелюбием ломает стереотипы об интровертности биоинформатиков и вообще признается, что главное для него в бизнесе, чтобы ему «было классно». Впрочем, за этим «классно» стоит большая работа над продуктом, грамотная работа с клиентами и умение находить инвесторов.

– В интернете немало видео, где вы выступаете с презентациями. Насколько вообще принято в сообществе ученых доносить популярно свои идеи? Принимать участие в научных шоу и так далее.

Здесь есть некое передергивание. Потому что на подобные шоу ходят не столько ученые, сколько люди из околонаучных кругов с интересом построения личного бренда, презентации идей. То есть нормальный ученый сидит у себя в лаборатории и никуда не выходит. Выборка таких шоу нерепрезентативная.

Я же учился на физфаке, у меня остались друзья, которые в лабораториях сидят. Для настоящего ученого – сконцентрированного и интровертного – это слишком большой стресс и непонятная польза. То есть в его сознании скорее важно получить хороший результат, хорошую публикацию. Он по другому меряет свой успех. А люди, которые уже согласились пойти на научное шоу, это уже предприниматели от науки в каком-то смысле. Или шоумены от науки, как Михаил Гельфанд или Константин Северинов. Они хорошие ученые, но любим-то мы их именно за артистизм. Гражданскую позицию и помощь в сообществе, если хотите. Это все-таки разные черты личности. 

– В начале XX-го века популяризация ученых не поощрялась. Кажется, Эйнштейн стал первой звездой, который ездил с гастролями и рассказывал про теорию относительности. А как сейчас к этому относятся?

Сложно сказать. Например, уже во второй половине XX-го века это было распространенным явлением. Был же там Ричард Фейнман, прекрасный физик-шоумен, с совершенно замечательными лекциями и книжками. Я на этих книжках рос и восхищался ими. У него прекрасные автобиографические записи есть, очень живые. Про взломы сейфов, про то, как он муравьев изучал… Он же показывал, как легко физику прийти в биологию. По сути, вся молекулярная биология физиками сделана. И это тоже меня вдохновило в какой-то степени легко менять фокус.

По сути, вы ушли из физики в биоинформатику…

Со стороны для большинства людей то, что я сделал – это космос. Как же так, это же совсем другая дисциплина, говорят они. Но если посмотреть на тех, кто что-то сделали в биологии, достаточно часто их бэкграунд не биологический. Сейчас декан факультета биофака МГУ Михаил Кирпичников, он заканчивал кафедру молекулярной биофизики. Профессор Александр Поляков из Медико-генетического научного центра РАМН, с которым мы очень хорошо общаемся и работаем над теми тестами, которые у нас делаем, заканчивал МИФИ. Татьяна Татаринова из детского госпиталя Лос-Анджелеса, с которой мы сотрудничаем, тоже физик по образованию. То есть это нормальный путь. Просто большинство людей боится же что-то менять в жизни и боится искать, выбирать. Наверно поэтому такое отношение.

– Как происходил этот переход? Сколько по времени он занял?

Знания я в основном получаю из общения с людьми. Когда я учился на физфаке, пошел работать в компанию, занимающуюся радиоактивными источниками для лечения рака предстательной железы. Я тогда подумал: «О, радиоактивные источники! Я же с кафедры ядерной физики, что-то на уровне слов совпадает». Но, придя туда, стало ясно, что мои университетские знания не нужны, а работа от учебы по процессу очень сильно отличается. Не надо постоянно делать что-то суперумное. Просто повторяй простые вещи, соблюдая дисциплину.

Дальше, попав в эту область ядерной медицины, из меня и моего товарища сделали отдел новых разработок. Мы искали какие-то проекты в мире, которые можно было коммерсализировать в России. Потом появилась ГК «Роснано», мы стали их первым медицинским проектом. Отчасти благодаря тому, что мой отец был одним из первых его сотрудников. Я пришел к своим директорами, мол, ребят, смотрите… В итоге деньги получили.

– Вы думали о карьере в медицине?

Нет. Моя бабушка была главврачом в Курске. Моя старшая сестра тоже хотела стать врачом, но это были 90-е, так что не сложилось. И она меня немного подталкивала к этому. А я сопротивлялся, говорил, что физика, техника, вот это все мое. Но жизнь в итоге все равно свернула на путь медицины. Интересно же делать то, что помогает здоровью людей. Вида крови я боюсь, а тут только данные, информация. При этом решения жизненно важные. В тему въезжал за счет просто чтения рабочих материалов. А дальше получилось так, что мы с моим старшем товарищем Олегом Егоровым, который до этого 15 лет проработал в США, основали свою компанию, которая занималась ядерной медициной. Таргетными пептидными препаратами, это уже больше к радиохимии. И я там занимался работой с грантами, ведением документации, защитой интеллектуальной собственности. Потом занялись совместным с американскими друзьями Олега проектом по иммунотерапии. Пришлось немножко подучить иммунологию. По статьям, по книжкам, по разговорам с иммунологами. То есть я все время узнавал по верхам, но что-то новое, с переднего края науки.

Потом начался интересный период. У меня заканчивается этот проект с иммунологией – к сожалению неудачно, там не получилось финансирование найти. Я ищу, чем мне заняться дальше. В 2012-м году я начинаю ездить на разные летние школы. Сначала летняя школа Intel по высокотехнологическим проектам, потом была школа по биотехнологиям будущего Future Biotech. Там я познакомился с Николаем Вяххи из Института биоинформатики, он рассказывает про биоинформатику. Знакомлюсь с Валерием Ильинским из «Генотека» (компании по расшифровке генома человека – прим. Перпетума). Он мне рассказывает, что «Генотек» страдает от того, что нельзя нормально обработать данные. Придумываем, что нужен сервис по обработке данных. Знакомимся с программистом нашим главным – Игнатом Колесниченко из Яндекса. В общем, начинаем все вертеть. И уже с 2013-го года потихонечку – сначала бизнес-инкубатор МГУ, потом грант фонда Бортника, первые инвестиции, первые версии, поездки в Америку. Проект начинает жить, крутиться и что-то создавать.

– Если в двух словах – что делает проект iBinom?

Ну смотрите. В 2001-м году был завершен крупнейший проект в биологии, который называется «Геном человека» и который стоил 3 млрд долларов. Фактически ученые прочитали 3 млрд букв ДНК, прочитали книгу жизни. Это позволило им понять наконец, сколько же у человека генов и какие белки они кодируют. На фоне этого появляется секвенатор нового поколения (NGS) – прибор размером от принтера до холодильника, который считывает код ДНК. Из этих данных, считанных секвенатором, можно получить информацию о наследственных заболеваниях. Грубо говоря, они вызваны повреждениями в геноме: если какой-то ген сломан, то белок не синтезируется и человек болеет. Всего таких патогенных мутаций около 30 из 3 млн. Как найти в гигабайтах информации данные о том, чем человек болеет? Перебрать вручную? Слишком долго. Мы придумали сервис iBinom, который работает на основе машинного обучения. Это помощник врача, который за час-два работы находит несколько потенциально каузативных мутаций.

– Была задача сделать уникальный продукт?

Естественно, когда начинаешь, толком не понимаешь, во что ввязываешься. Поначалу мы думали, что облачный анализ сам по себе является чем-то уникальным. В процессе исследования рынка понимаешь: ага, вот эти конкуренты уже это сделали. Думаешь – а мы-то собственно что будем делать? Лезешь еще глубже. Понимаешь промахи конкурентов. И тут наша задача не сделать что-то уникальное, непохожее ни на что из существующего, а нащупать горячий рынок растущий и в нем предложить самое изящное решение. Когда Facebook появлялся, он же не был первой социальной сетью. Был уже MySpace здоровенный, или Вконтакте. Нужно просто правильно соединить потребности людей с технологией и дизайном.

Но программу мы писали сами и с нуля. Там есть общепризнанные блоки, некоторые даже с открытым кодом. Но большая часть написана нами. 

– Ваша «фишка» – время обработки данных?

И время, и полнота баз данных, и интерфейс. Для меня самое приятное чувство – это когда я показываю сервис врачам и они говорят: ох, ничего себе, как удобно. Эта фраза и есть оценка успешности продукта.

– Сколько у вас уже клиентов?

Сейчас нельзя сказать, что у нас большой спрос, просто потому что мы не начали процесс активной лидогенерации на рынке. Мы, выпустив несколько тестовых версий продукта, показанных в России, только-только добились ответов от пользователей, что это удобный продукт. Теперь хотим на американский рынок выходить.

– Я читала, что для России вы начали бесплатно делать обработку генетической информации?

Когда мы только внедряли продукт, да. Сейчас мы все-таки будем брать деньги за работу. Конечно, для России постараемся держать ценник приемлемым. Или если у людей совсем нет денег, но хорошая исследовательская тема, мы готовы разные гибкие условия обсуждать. За публикации или за что-то еще. А если это уже российские компании, которые делают свой профит, то, конечно, мы тоже хотим в этом поучаствовать.

- Как вы вообще сотрудничаете с компаниями?

Давай расскажу на примере. Врач направляет пациента на анализы в компанию N. Производится забор биологического материала – как правило, это соскоб с внутренней стороны щеки или кровь. После чего компания свои процедуры подготовки проводит, секвенирует. На выходе мы получаем большущий файл информации – от 10 до 100 гигабайт. Этот файл загружается к нам в систему, после чего в ней проводится его анализ и, учитывая клиническую гипотезу, выводится список вариантов заболеваний. И дальше уже компания заверяет этот вывод и отчет уходит лечащему врачу пациента.

– У вас уже есть инвесторы?

Да, несколько. Мы нашли их благодаря бизнес-инкубатору МГУ. Плюс мы выигрывали конкурсы. С медийной точки зрения очень помог Russian Startup Rating.

– Конкурсов немало. От них есть толк?

Все эти конкурсы хороши, когда ты только начинаешь. Ну или потом, как поддержка медийности. Польза от обучения есть в самом начале, когда ты не умеешь ничего. А потом, года через два, это уже неинтересно. Базовых идей совсем мало. У меня был забавный разговор с одним моим биоинформатиком. Он сказал: «Знаешь, что мне нравится в iBinom? Кажется, что ты управляешь бизнесом по модным книжкам типа Rework». Весь фокус в том, что я эти книжки не читал. Но понимаю, что идеи в них изложены очень базовые. Что нужно команду собирать, развивая в ней коммуникации, держать плоскую структуру, чтобы все обменивались знаниями и помогали друг другу…

– Как, кстати, вы собирали команду?

Вешали вакансии на Head Hunter, в сообществах выпускников физфака МГУ, проводили собеседования, давали тестовые задания..

– Когда скоро поняли, что надо работать в своем офисе?

Не скоро. Когда деньги появились. До этого мы сидели в бизнес-инкубаторе, что, конечно, не так удобно. Все-таки все эти общие пространства сильно отвлекают. А здесь, в квартире, создается замкнутый мирок, в котором люди живут, формируется какая-то привязанность. 

– Как обычно проходит ваш рабочий день?

Первую половину дня я в офисе, потом встречи. Основная моя роль – это коммуникации. Плюс развитие продукта. То есть я выдумываю, чем продукт должен отличаться от конкурентов, куда мы пойдем, как мы будем все развивать. Ну и когда это важно, ищу людей. Сижу, вывешиваю вакансии, отвечаю на почту. Много сил уходит на то, чтобы держать ibox чистым.

– Свободное время бывает?

Да, я вообще в этом смысле стараюсь не зашиваться. Я все делаю, чтобы мне было классно. Я люблю путешествовать, причем много по России, люблю гулять по Москве, узнавать историю красивых зданий. Но больше всего я люблю ездить на мероприятия, типа летних школ, интенсивов, семинаров.Nёrd Camp в Питере. По его мотивам мы даже сделали свое мероприятие в Подмосковье yCamp.Собираем людей, которым не все равно, у которых активная гражданская позиция. Все докладчики – участники.

Это не как на конференции, когда все молчат и слушают. Темы – от освоения Арктики и московского метро до приемов ведения переговоров и big data в порнографии. Зовем приятных людей.

– А кто для вас приятный человек?

Это человек, который умеет слушать, рассказывать о том, чем он увлечен. И который всегда критикует идеи, а не людей. Мы на YCamp очень не любим нытье. Все эти «страна катится к черту, ничего не дают делать».

– У вас есть хобби? Ненаучные области интереса?

Я люблю всякий антиквар и архитектурные штуки. Любимый дом в Москве – дом «с крокодильчиками в слюнявчиках». Он же – дом Перцовой. Это был доходный дом для людей искусства, в подвале которого МХАТовцы сразу обустроили кабаре «Летучая мышь». Вот эта история отношений богатых людей и людей искусства меня прельщает. Но, кажется, сейчас их воспроизвести уже невозможно. Потому что тогда, в начале 20-го века, в большинстве европейских стран деньги сами по себе не значили столько, сколько они значат сейчас. У нас американская модель – если ты богатый, то ты сам по себе уже единица. А тогда значило еще твое дворянское происхождение. Если ты дворянин, пусть и бедный, на купца первой гильдии можешь поплевывать.

– Кстати, что генетика говорит по поводу интеллигенции?

Это слишком сложно. Можно только спекулятивно утверждать, что это наследуемо или ненаследуемо.

– Существует спор относительно того, насколько генофонд пострадал от революции, войн и ГУЛАГа.

Давайте предположим, что интеллигентность – наследуемый признак. Допустим, есть популяция и на нее действует давление отбора по интеллигентности. Давление всегда отбирает так, что интеллигентные люди дают больше потомства. Если это действительно так эти факторы не изменились и продолжают сейчас действовать, то от того, что ты две трети популяции уничтожишь, популяция не изменится. Фактор давления действует по-прежнему, и опять же интеллигентные люди будут давать больше потомства, а неинтеллигентные люди меньше. Это так же, как невозможно уничтожить всех блондинов.

Но на самом деле, нельзя сказать, что интеллигентность наследуется. Скорее это просто спонтанное явление. Моя бабушка была простой крестьянкой, а я вот уже университет закончил. Хотя она умная была и сто лет прожила. В свои 95 отлично видеомагнитофон освоила. Но опять же, на мой взгляд, интеллигентность – это все таки приобретаемый признак.

– У вас есть ориентир среди современных предпринимателей или ученых?

Мне очень нравится генетик Крейг Вентер. Он пират, бандит от науки в хорошем смысле. Не плывет по течению, не ищет одобрения научного сообщества. Он делает провокационные вещи, притаскивает в науку те деньги, которые бы туда никогда не пришли. Сейчас у него крутой проект Human Longevity – инициатива, направленная на секвенирование огромного числа геномов с целью выяснить причины долголетия. Он замахивается на такие проблемы, которые может ему и не по зубам, но они амбициозные и он в них делает очень яркие ходы.

Когда он создал первую искусственную жизнь, он записал в геном несколько цитат, в том числе американского писателя. Так представляете, наследники поэта подали на него в суд за нарушение авторских прав. Это так круто. Я даже думаю, что он сам попросил их подать в суд.

Мне очень нравится Паша Дуров в своей эпатажности и сломе традиционных индустрий. Он раз – и музыку Вконтакте выложил. Вместо того, чтобы договариваться с дистрибьюторами об официальном переделе рынка, он просто пришел, кинул туда бомбу. Бах! Полетели осколки! Кто-то не понял, как музыку выкладывать, кто-то наоборот понял, что ВКонтакте – это мощнейший промоканал. Все эти маленькие музыкальные группки, о которых никто никогда бы и не услышал… А тут запостил на стену – и репост, репост, репост… И потом эти ребята выступают с концертами и очень быстро раскручиваются. Эти совершенно новые сетевые взаимодействия мне очень нравятся.

– Как вы думаете, что нас ждет с точки зрения генетики в будущем?

Здесь же вопрос не в том, что нас ждет, а в том, что мы создадим. Мы приближаемся, прежде всего, к пониманию причин моногенных заболеваний, редких синдромов. Надеюсь, что дальше, с большим количеством данных, мы найдем понимание более комплексных и сложных синдромов, типа старения, раковых и сердечно-сосудистых заболеваний. Я не хочу прозвучать спекулятивно, но все-таки мне кажется, что все эти трудности носят преодолимый характер.

Из того, что произойдет скоро – персонализированная медицина. Это то, чего хотя все. Мы уже делаем первый шаг к этому, покупая всякие трекеры, которые измеряют наш сахар в крови или физическую активность. Еще важная вещь – персонализированная медицина в привязке к генетическим предрасположенностям. Дозировка некоторые распространенных препаратов, скажем, варфарина, который контролирует давление, сильно меняется от генотипа. Кому-то надо принимать меньше указанной в инструкции дозы, кому-то наоборот в разы больше.

Все эти показатели должны быть записаны в единую историю, которая у человека всегда есть под рукой. А не как сейчас, когда анализы раскиданы по куче больниц и поликлиник. То есть я могу пойти и сделать хорошее обследование и понять, что со мной происходит сейчас. Но не могу посмотреть, как это соотносится с моими показателями в детстве.

А еще почти наверняка мы будем более ответственно заводить детей и лучше понимать риски. 

Елена
Барышева http://pptm.ru/hero/andrey-afanasief.php